Ах, откровенно петь и плакать,
Болеть за тех, кою люблю!...
Но в эту сумрачную слякоть
Не прорубиться кораблю.
Здесь нужно плавать на дощечках,
Ходить в болотных сапогах.
На перекрестке стынет вечность
На полусогнутых ногах.
Возможно застегнуться глухо
И репетировать во сне, —
Чревато обостренье слуха
Переселением вовне.
И разбегание галактик
Мне светит красным фонарем...
Покуда разбеганья хватит
От именин
до похорон.
Времена суток
НОЧЬ. УТРО.
Зажигают сигареты.
Тихо двери открывают.
Не спорясь выходят.
Навзничь
небо падает на лица.
Воздух дышит теплым домом.
Густо капают цикады.
Кто-то движет их телами.
Ночь стоит,
не шевелится.
Ты спроси у них совета, —
может быть они расскажут,
Как листом дрожать на ветке,
прорастать в лесу травою.
Вдоль по шёлковому полю
шелестит ночная птица.
Родниковые ключицы
наполняются водою.
Ты спроси у них дорогу, —
может быть, они покажут,
Может быть, они не слышат
дребезжащие длинноты.
Лебедь белый перья чистит.
Пруд стеклянный серебрится.
Время кончилось,
и длится
только звук последней ноты.
Возвращаются обратно
предрассветной легкой тенью.
Посторонние предметы
в серой дымке проступают.
Воздух свеж.
Зрачок прозрачен.
Утро птичье горло чистит.
Где-то в поле кокон рвётся.
В воздух бабочка взлетает.
ПРЕКРАСНЫЙ МОЙ
Цветы... Дарю тебе цветы.
В них дремлют запахи теплицы.
Вот снег упал, и спят сады,
От листьев не успев освободиться.
Светло... Весь город — как в раю.
Оставь меня хоть в это утро.
Слетает ангел в грудь мою,
И смерть легка, как сахарная пудра.
Когда б не музыка в ночи...
Прекрасна ложь в высоком звуке!
По наши души скрипачи
Пришли, светясь, гривасты и упруги.
Лети, скорей лети домой
Сквозь солнца влажные осколки,
Прекрасный мой, печальный мой,
Не покидай меня надолго.
ТЕ УТРА...
Те утра не были похожи
На утра. Было так темно,
Что я никак не мог проснуться.
Снег тихо падал на окно.
Я одеваем был поспешно,
И монотонное «проснись»
Ещё сильнее усыпляло.
И голову клонило вниз.
И невозможность пробуждения —
Стакан горячего питья —
И я прихлебывал минуты
Пахучего небытия.
Мороза влажное движенье
Касалось моего лица,
И где-то наверху, сквозь вату,
Был слышен разговор отца.
Речь шла, как видно, о работе,
И чиркал спичкою отец.
Я, сидя в санках, ждал движенья —
Толчок, — и едем, наконец.
И скрип шагов, и шелестение
Полозьев на сухом снегу.
И ветер по лицу стекает.
И я проснуться не могу...
ПОЛДЕНЬ
Когда флаг погружается в омут,
Омут, как будто кипит —
Маленькие пузырьки, поднимаясь со дна,
Тихо шуршат.
Когда флаг погружается в омут,
Воздух колеблется, как над костром,
Так что деревья как будто бы гнутся,
Хотя ветра нет.
Когда флаг погружается в омут —
Мелкая рябь по воде,
И два завитка разбегаются в стороны —
Так раскрывают ладони —
Когда флаг погружается в омут.
СУМЕРКИ...
I.
...как жёлтый сумеречный свет
ложился пятнами на стены
и делал плоскими дома,
и водорослями — деревья;
лениво колебался воздух,
и люди, открывая рот,
перемещали плавно тело,
гребками раздвигая воду
разжиженного времени-пространства;
слепая протяженность переулка,
пустого в два конца,
глазам, не отягчённым знаньем
законов благодатной перспективы —
как указанье места, как возврат
смотрящему его же самого
........................
покуда не облепит тёплым мохом
ночная мгла домов, деревьев, улиц,
пространство сузив до размеров,
доступных прикасанию рук.
II.
Мне сумерки заглядывают в окна,
Накатывая волнами тоски,
Мне на глаза кладут монеты
Бутылочного жёлтого стекла...
Могу ходить по теплому паркету,
Вдоль стен аквариума, полного тепла,
Могу глотать настоянную воду,
Сочащуюся сквозь клинки
Гранёной плазмы медленного света.
...Сметаю на пол крошки со стола.
III.
Ты в светящемся шаре серого цвета,
Контур размыт, но ясны границы.
Так на картине вечернего лета
Одуванчик не может с травою слиться.
В сети
ОРКЕСТРИК
Там играет какой-то оркестрик
Без начала и без перспектив.
Он стоит в неопознанном месте
И всё тот же играет мотив.
Капельмейстер в расшитом камзоле —
По колени в опавшей листве.
Он рукой, ослабевшей от боли,
Зажимает дыру в голове.
Музыканты с шальными глазами,
Сжав холодную медь на ветру,
Выдувают сухими губами
То, что видят сквозь эту дыру.
Никого, кто бы слушал и слышал, —
Кто оглох, кто-то больше не смог,
Кто гуляет ночами по крышам,
Кто прицельно плюёт в потолок,
И не то, чтобы громко рыдаем,
И не то, чтобы очень кричим.
Ветер носит — оркестрик играет
На разорванных струнах причин.
ВОСТОК
Какая дикая восточность
Вскипает у меня в крови?
Каким нечаянным проклятьем
Мой предок душу отравил?
Полукрещеный землепашец,
Наивный бог-сафьянодел,
Века проскальзывали мимо,
Не изменяя твой удел.
Коней монголы мыли в Каме —
Она не прекращала течь.
Гортанным клёкотом кочевья
Твою не исказило речь. —
Что ей века? — Проходят мимо.
Не широка, не глубока,
Течёт река неторопливо,
Слетает слово с языка.
Что память? — Сказок бредень старый...
Когда тебя чужой язык
Нескладным именем «татарин»
Нарёк — ты к этому привык.
Ты жив работой и дремотой,
Цветком, натруженной рукой,
Негромкой песней пятистопной,
Лукавым смехом и тоской.
Мне внятен твой журчащий почерк,
Узор платка и вырез губ,
Румяных лиц косящий очерк,
Изгиб реки, шершавый сруб.
А бабушка Коран читала,
Арабской клинописи вязь
Она как-будто понимала,
Жила, ругаясь и молясь.
...Восток, восток, тугая жила,
Латунных солнц тягучий свет —
Кому молитвы возносила?
Какой ждала на них ответ?
А я... в иных хожу пределах,
Гляжу в иные времена,
Но как внезапно попадаю
В твои степные стремена!
И это будет вечно сниться,
И невозможно разрешить...
Лети, степная кобылица,
Со дна отравленной души.
Я ПОТЕРЯН В ТРАВЕ
Я потерян в траве.
Все высоко и близко.
На белых мохнатых цветках
Зелёная тусклость металла —
Жук-бронзовик — фрагмент
Бесконечного «вот»,
Дыра во вселенной,
Точнее,
Пуговица мира —
Можно взять на ладонь.
Густо пахнут цветы.
Воздух исчеркан насквозь
Трассирующими пулями цикад
И полоумных кузнечиков.
ЗВУК ДЛЯ ГЛАЗ
Зима... Ах, как я не любил
Укутыванье-раздеванье,
Поспешное перебеганье
Из дома в дом, из тыла в тыл...
Но вот сегодня выпал снег,
Пусть самый первый и непрочный
И я дышу, как непорочный
Зверь, вновь родившийся на свет.
О, как мы склонны видеть знак
В капризе ветреной природы, —
Какие-то живые ноты
Из ниоткуда, просто так,
Такой внезапный консонанс
Среди музыки атональной...
И — очистительно-печальный
Холодный, белый звук для глаз...
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
I.
И то, что не даёт сейчас уснуть,
И теплится внутри сухим комочком,
И вылиться желает на бумагу,
И выразиться в мысли ясной
Или разлиться по страницам книги,
Но не исчезнуть,
А лишь, вздрогнув, разогреться больше;
То, что не хочет погружаться в сон
И требует с меня хоть минимальной дани
Хотя бы в виде этих странных строк;
То, что берется ниоткуда,
И не заслуженно ни чем, —
Неужто называется любовью?
Любовью... Но к кому?
Отождествить её нельзя ни с чем,
И образ женщины любимой
Не более уместен здесь,
Чем образ матери, или картина леса,
Или дождя внезапная атака,
Берущая всего тебя в свой плен.
Быть может, это — благость? Или
Наивность впечатлительной души?
Но, впрочем, умолкаю, я и так
Уж слишком разболтался на ночь глядя.
II.
Не надо напрягаться,
Надо только
Спокойно и тихонько подойти —
В траве зелёной четко виден он —
Сидит, нахохлившись, немножечко боится —
И взять его обеими руками.
Он серый, матовый, немножко глаз скосит,
Желая посмотреть из осторожности,
Кто ты такой, и можно ли тебе
Довериться,
Хотя ладони
Ему сказали правду о тебе.
И то, что первая попытка неудачна,
Что выскользнет из слишком осторожных рук,
Лишь укрепит его
И не заставит улететь,
Он с пониманьем отнесется
К твоей неловкости, и можешь снова
Взять на руки его и удивиться
Двум ярким полосам на матовом крыле,
Как радугой двухцветной проведнёным.
ПОКА ТЫ ЗДЕСЬ
Вот — комната.
Пять плоскостей,
окно.
Что там, в окне?
Деревьев голый остов.
Ночная кисея наброшена.
Темно.
Дома с боков,
и дворик-полуостров.
Вниз посмотреть —
там нечто вроде я-
щика для выгула детей и кошек.
А это, на стекле, —
как-будто я.
Щека освещена,
рот перекошен.
Вот кто-то вдруг приходит.
Подойдя,
В глаза мне смотрит,
будто изучает.
Уходит молча,
головой качает,
В который раз ответа не найдя.
Что ж мы с тобою
у чужой любви,
Свободно изливавшейся наружу,
Так не готовы к наступленью стужи,
Так смущены,
мой странный визави?
Пока ты здесь,
пой песню мне о том,
Как мы с тобой когда-то жили по-соседству...
Я плохо помню, что со мной потом, —
Едва ли жизнь вполне,
но — как бы средство.
...Усилье встать с постели,
подойти
К окну,
бог весть зачем —
движенья тела,
Не знающего в щель какую вти-
снуться, утробные вернув пределы.
«Стороны на суде имели право
говорить ограниченное время,
причем обвиняемый получал времени
в несколько раз больше, чем обвинитель.
Измеряли время с помощью
водяных часов — клепсидры,
поэтому Апулей и говорит,
что у него "еще много воды"»
(Апулей. Апология.
Комментарии.
М. «Наука», 1993)
МЕДЛЕННЫЙ ДЕНЬ
Это медленный день, дорогая, — смотри, я открою окно...
Это солнце, как в жидком стекле, выплывает наружу...
И в расплавленном медленном вальсе на плоском экране кино
Этот воздух густой мы глотаем, как рыба на суше.
Всё почти невозможно, осталось суметь не сорваться на крик.
Кто-то может услышать и шёпот — хотя бы деревья.
Иногда можно видеть, как чьё-то лицо превращается в лик —
Если верить тому, что написано в книгах у древних.
Мы всегда жили так, будто чьи-то над нами простерты крыла,
В наших судьбах читая следы чьей-то сложной заботы...
Может, просто теперь мы оглохли, и сердце не держит тепла,
Или, впрямь, мы оставлены с нашей невнятной свободой?
Если взвешен, и найден был лёгким, к чему толковать о весах.
А не взвешен — тем более нечего рыскать по следу.
Это в венах — не кровь, это время струится в песочных часах,
Но в клепсидре у нас ещё вдосталь воды напоследок.
МОЛЧИ...
Молчи. Они тебя воруют.
Любое слово, жест, движенье
Запомнят и найдут значенье.
Молчи. Они тебя крадут.
Молчи. Они тебя воруют,
Крадут тебя на каждом шаге,
Чтоб приколоть к листу бумаги
Пыльцу твоих прозрачных крыл.
Так, бабочку поймав в ладони,
Держал за крылья, чтоб не ранить,
И, разглядев, не смог заставить
Взлететь, подбрасывая вверх.
Молчи, пока еще не прожит,
Пока не пойман, не отмечен,
Покуда носят эти плечи
Ненужный дар — узор крыла.
Подари мне сонник
ВСЁ РАВНО...
Всё равно забываться опять бесконечными снами.
Всё равно просыпаться утром, и всё — сначала.
Всё равно — пить ли воду, холодную воду, из крана
Или пить из стакана остатки спитого чая.
Всё равно говорить или петь на обочине жизни,
Пронося свое тело сквозь строй несомненно живущих,
И вести свою партию в хоре на собственной тризне,
Наблюдая сквозь дырочки глаз говорящих и пьющих.
Когда выбит из лунки, приходится долго катиться,
Биться лбом о борта, попадая в чужие объятья.
В этой сутолоке ни за что нельзя поручиться —
Будешь петь ей «Осанну» или, сквозь зубы, проклятья.
Оглядеться по сторонам — означает смиренье, —
Что ещё не отравлено, чем ещё не поступиться?
Просто свежей воды до озноба головокруженья,
Закрывая глаза, забывая слова, напиться.
НА ПРОСВЕТ
День начинается
не со звонка будильника,
А с судорог поймать
соскальзывающий в небытие —
Как в реанимации
отделения родильного —
Сон,
случайно открывший тебе
имя твоё.
Страшно глаза открыть
и обнаружить все ту же
Неуместность вещей,
униженно прячущих боль,
Узел себя,
затягиваемый всё туже
Отскакивающим взглядом,
уставшим скользить вдоль.
Голос ещё звучит,
но избыточна жизнь персонажа.
Получившего в лишних подробностях
свойство влиять на сюжет.
Поздно разгадывать притчу,
когда очевидна пропажа,
Тем более —
что-то успеть записать на манжет.
Смотри на просвет —
возможно, удастся увидеть
Какой-то забытый,
потерянный в спешке ответ,
Тем более, если уж нечем
задеть и обидеть,
Можно,
не отвлекаясь,
смотреть на просвет.
ПОДАРИ МНЕ СОННИК
Подари мне сонник,
Вещую книгу, —
Я переполнен снами, но им не хватает любви.
Слышишь ли ты
Тайные сдвиги
Меловых отложений, накопленных сонным движеньем крови?
Подари мне сонник, —
Я верю в чудо.
И хоть это не теплый источник, а тихий подземный ручей —
Укрой его лесом —
Я родом оттуда,
Я ждал возвращенья обратно столько беззвездных ночей.
Подари мне сонник, —
Я буду видеть сны,
В которых ничто не бывает случайно,
В которых падает снег
Такой белизны,
Каким он бывает в самом начале.
Подари мне сонник
И положи туман
На город, заборы, машины и лица.
Зыбкое время.
Лёгкий обман.
Всё кажется снова, что это мне снится.
ЕСЛИ ВСТАТЬ ПОД НЕБОМ
Висящий снег укутывает хлопьями фонарь.
Сквозь решето сочится тихий шорох снега.
И если встать под небом и поднять глаза,
То кажется, что долго падаешь на небо.
Что человеку нужно, чтоб сойти с ума?
Наверно ум, чтоб было то, с чего сойти.
Иначе этот танец — просто кутерьма,
В которой ухо тщетно силится поймать мотив.
Согрей своим дыханьем жарким тонкую свирель,
О, распылитель властный эроса на бисер, —
Быть может — это то, что гонит по ручью форель
Негромкий внятный голос, прост и независим.
ПРОХОЖИЙ
Каждый вечер выходит из дома больной, зачумлнёный прохожий,
Как увечный бредёт по асфальту, на тёмную птицу похожий,
Обнимая пустыми руками прохладный, уступчивый воздух,
Зажимая в горячих ладонях еще не прибитые гвозди.
Он играет в шальную игру — победителя ждут на перроне.
Набирает очки по утру, по ночам онемев от погони.
Головой упирается в небо, сверяясь с землёю наощупь,
Будто стрелки искал на часах, а попал на базарную площадь.
Что-то ищет, подпасок, беглец, убегая от собственной тени.
Чьих-то участей замкнутый круг, дальних рук огневое сплетенье.
Лихорадочно мнёт материал — расползается ткань на кусочки.
Вот и всё.
Что ещё рассказать?
Где поставить коварную точку?
ТОНКИЙ СЛОЙ
Чем дольше так живу нелепо,
Тем всё нелепей понимать,
Что горсть воды и корку хлеба
Могу любить, как благодать,
Что ком земли, в ладонях смятый,
И есть — тот тонкий слой, — на нём
Растёт щавель, лопух и мята,
И я в него уйду потом.
Догадыванье — слух глухого.
Домысливанье — взор слепца.
Со мною не было такого,
Чтоб всё понятно, до конца, —
Едва сдираешь оболочку,
Присмотришься — под ней ещё...
Я разучился ставить точку,
А многоточия не в счёт.
Очнусь. Замру как посторонний.
Прислушаюсь — такая тишь.
Под утро — карканье вороны,
А ночью — звёзды между крыш.
ПИРОГ СО СВЕЧАМИ
Коммунальный быт.
Сапожное братство людей.
Лёгкий дым обид.
Слабый вкус коридорных вестей.
Из зажатых ран
Всё ж течет голубая вода.
Это светит там
Для тебя не пожар, не звезда,
а пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
Погребальный круг.
Те, что живы из ближних людей,
Показались вдруг,
В пустоте, и родней и больней.
Только дальних рук
Не сплетут ни деревья, ни дождь.
И не счесть разлук,
Но ты веришь, и, всё-таки, ждешь
пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
Он придет, как вдох,
Спеленает в тугие одежды,
Твой усталый бог,
И смежит твои белые вежды.
Ни хорош, ни плох, —
Просто сильный, горячий и нежный.
Кто-то вновь не смог,
Но маячит, как призрак надежды
пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
Так выходят из лона
На запах имён
И вбирают в себя, что случится.
Этот воздух отравлен
С начала времён, —
Лучше спи, и пускай тебе снится
пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
СЛУЖЕНЬЕ АРХИТЕКТУРЕ
М. А.
Рискуют руки
соблазном подставленных щёк.
Рисуют губы
племя иных богов.
Рискует тело
расти молодым плющом, —
Время
таянья снегов.
Два несчастья —
это уже сверх, —
Превращенье шмелей
в цветы.
Но —
так долго глядеть поверх,
Чтобы
все заслонило «ты»?
Превращён лик
В медальон на груди.
Претворён страх
В уголки влажных глаз.
Дважды — я — это Бог,
Дважды — ты — это Ты.
Но земля
Подо льдом
Ждёт тепла
Дважды — нас.
Слышать
зов истончённых «Я»,
Видеть
руки, держащие цепь, —
Ах,
оставьте, оставьте, друзья.
Это —
волки выходят в степь.
Твоим попеченьем, истёршим асфальт городов без названья,
Моим изумленьем, плетущим следы непонятной фактуры,
Тот мальчик строил дома из сырых кирпичей мирозданья.
Но —
бескорыстно служенье Архитектуре.
МОЛЧАНЬЕ ПРИРОДЫ
О чём говорит мне трава?
О чём говорит непогода?
Не выльется это в слова,
Нет смысла в молчаньи природы.
Я мог бы поддаться ей вновь
И в ней раствориться как прежде,
И стал бы я звуком ручьёв
В холодной журчащей одежде,
И был бы я с деревом слит,
С шершавою этой корою,
С дрожащею этой листвою,
Движением ветра обвит.
Я мог бы поддаться ей вновь,
Как в том остановленном детстве,
Когда было некуда деться
От запахов, звуков и снов.
Но что мне расскажет она?
И что будет нового в этом?
Каким неожиданным светом
Наполнится жизнь для меня?
Я, может быть, стану спокойней,
И может быть, стану мудрей,
Когда мои ноги, как корни,
Недолго побудут в земле?
И снова пройду по дорожкам,
Которые вытоптал сам,
Забуду свою осторожность
И стану доверчивей к снам?
Я, может быть, многое вспомню,
Что память устала хранить...
Хоть многое можно дополнить,
Нельзя ничего изменить.
УХОДЯЩИМ ЗА ЖИВОЙ ВОДОЙ
Всё, что было, было не с нами,
А с кем-то третьим.
Мы уже захлебнулись снами,
Теперь мы бредим.
Ах, как бы я хотел поверить,
Что это — в самом деле бред, —
Тогда ещё есть надежда,
Что в конце туннеля будет свет.
Нам пора петь другие песни,
Но жалко эти.
Глядит в упор на меня мой сверстник —
Так смотрят дети.
Мой сверстник играет в серьёзные игры
И стремится попасть в струю.
Он все время себя примеряет ко мне,
Будто мы идём в одном строю.
Этот бред то на явь похож, то
На детский лепет.
То, что светит, не греет, а то, что
Греет, не светит.
Пускай прочистит ветром уши и
Глаза промоет дождевой,
Пусть горло наполнит прохладой
Уходящим за живой водой.
ДАВАЙ СЫГРАЕМ В ТУ ВОЙНУ...
Давай сыграем в ту войну,
Где мы с тобою не бывали,
Давай поверим в то кино,
Где нас с тобой не убивали.
Давай потратим полчаса
На расчесанье вшей окопных,
На ожидание конца,
На перестрел себе подобных.
Уходит полк в недальний путь —
Дороги стянуты, как нервы,
В мешках позвякивают чуть
Американские консервы.
Играет музыка вдали
На недоплакавших перронах.
Тускнеют звёздочки в пыли
На покоробленых погонах.
Готовы мальчики на смерть,
Туда, где гуще свищут пули.
Здесь можно многое посметь,
И в этом их не обманули.
Уходят чьи-то сыновья
По той, орфеевой дороге,
И Эвридикою земля
Ложится под ноги, под ноги.
Из трехлинейки не спугнуть —
От танков пули не спасали.
Не отменить, не зачеркнуть,
Что тут про них понаписали.
Не всё то мясо, что красно,
Но так открыто для железа...
Давай поверим в то кино
На рваной линии разреза.
Ведь если с тем, кто целит в грудь,
Всё ясно — враг и всё такое,
То с тем, кто — в спину, как-нибудь
Бы разобраться после боя.
Теперь судьбы не обмануть,
Она всё тайно рассчитала.
Уходит полк в недальний путь,
Где раньше музыка звучала.
Ручьями музыка текла,
Фонтаном музыка сверкала,
Когда с плакатного стекла
Их Эвридика призывала.
Над полем боя сладок дым —
Такая сладость быстротечна.
Нельзя оглядываться им,
Нельзя оглядываться вечно.
ТРАМВАЙЩИЦА
Трамвайщица, трамвайщица,
Водительша трамвая,
Трамвай твой еле тащится,
Устала мостовая,
А ты прекрасно выглядишь,
Тебе идет причёска,
И смотрится так выигрышно
Синяя полоска.
Трамвайщица, трамвайщица
Водительша трамвая,
Народ вокруг таращится —
Глазеет Беговая.
И, чтоб не быть аварии,
Ты смотришь только прямо.
Как за стеклом аквариума,
Ты — русалка в раме.
Трамвайщица, трамвайщица
Водительша трамвая,
Сверни, судьбы обманщица,
Да колея прямая.
И ты уже не повернёшь
В отмеренном пространстве.
И нету смысла ни на грош
В подобном постоянстве.
Так дерни, тресни, крутани,
Чтобы, сойдя с маршрута,
Мы оторвались от земли
И взмыли в небо круто.
А там нас ждут архангелы,
Угодники святые,
Те самые, что плакали,
Когда меня родили.
Ну, что ж ты медлишь, ну давай,
Ведь это очень просто, —
Представь, что это не трамвай,
А в океане остров.
И вот его волной со дна
Сбивает, и взлетает...
Но ты мне скажешь, что волна
Такою не бывает.
Вагон идет в депо, в депо,
В депо идет машина,
А я-то думал — в Лимпопо
Или хотя бы мимо.
Хотя бы мимо стен и крыш,
Хотя бы — просто мимо,
Хотя бы просто мимо лишь
Того, что просто мнимо.
НАРИСОВАНО НА СТЕНЕ
Я видел тропинку, крыльцо и окно —
Такой знакомый фасад —
И двери, в которые так легко
Войти и выйти назад,
Но я искал потайную дверь,
Скрытую в глубине —
Я хотел узнать, что там, за ней,
Нарисовано на стене.
Нарисовано на стене.
Моя игра проста как снег,
И, как снег, не нужна весне.
Но то, что искало растаять во мне,
Могло напоить вдвойне.
Я мог бы подставить тебе своего
Зомби, и ты вполне
Была бы довольна, не зная того,
Что там на той стене.
Нарисовано на стене.
Наверное я, как всегда, не прав,
И годы берут свое.
И запахи тех полуденных трав
Давно превратились в вино.
Но бог сомненья — мой вечный гость,
И даже в кошмарном сне
Он ждёт ответа на свой вопрос,
Нарисованный на стене.
Нарисовано на стене.
Снег омоет твои рукава
Лучше, чем вымоет дождь.
Сейчас — не время: слетает листва,
И навзничь ложится ночь.
Дождись, покуда умрёт земля,
И все остановит снег —
Это будет лучшее время для
Того, что на той стене.
Нарисовано на стене.
КОКТЕБЕЛЬ
Где ты, осень — время песен?...
Прилетает ветер с моря,
Прибегают с ветром вместе
Волны с дальних берегов.
Берег вымерен и тесен.
По камням текут медузы.
Тело вялится на солнце,
И ему — не до стихов.
Где ты, осень — время песен?...
Зреют гроздья винограда —
Не порублен он покуда
По указу на дрова.
Воздух вымучен и пресен.
В небе облако погибло.
И лежит со мною рядом
Не жена и не вдова,
А девчонка-ученица,
Жрица храма Афродиты, —
Ни черта не понимает,
Только верует в любовь.
В небесах ее синица
Всё летает и летает,
А журавль ее строптивый
Изодрал ладони в кровь.
Он везде меня находит,
И в мою грудную клетку
Залетает, и оттуда
Смотрит сквозь мои глаза:
Вот она из волн выходит,
Сушит волосы на солнце,
По щеке стекает капля,
А по вкусу — как слеза.
«Отпусти меня на волю», —
И скулит он, и рыдает.
Только просит он напрасно —
Я и сам ему не рад.
Улетает ветер в поле,
В небеса глядит Волошин,
И невидимо для глаза
Созревает виноград.
БЕЗЗВУЧНОЕ ТАНГО
Небеса вообще не бывают хмуры, —
Если там и играют, то другую пьесу.
Голова пуста, хак колчан Амура,
Стрелявшего сквозь дымовую завесу.
Танго,
Где так неуместны слова,
Танго,
Танцует одна голова.
Хрусталик прозрачен.
Движенья беззвучны.
Танцор бескорыстен,
Но плохо обучен.
Беззвучное танго здесь!
До утра спать не ложиться или,
В ожидании сна, прокручивать вяло
Отболевшую пленку нескончаемой фильмы,
Чтоб однажды уйти из пустого зала.
Танго,
Где так неуместны слова,
Танго,
Танцует одна голова.
Хрусталик прозрачен.
Движенья беззвучны.
Похоже танцор
Этим танго измучен.
Беззвучное танго здесь!
Можно выйти в окно или, сидя в кресле,
Понимать, что это так просто, — а раньше не верил,
Что мир может схлопываться, даже если
Всё — на прежних местах, тем более — двери.
Танго,
Где так неуместны слова,
Танго,
Танцует одна голова.
Хрусталик прозрачен.
Движенья смертельны.
Солдаты целуют
Свой крестик нательный.
Смертельное танго здесь!
Маргиналии
КОЛОДЕЦ
А. Ф.
Любезный мой,
стихи тебе —
Опять мученье,
что за напасть!
Что теребит тебя,
слова
Вбивать в податливый анапест?
О нет,
не славою томим,
Не гордой лирой поднебесной,
Не неземным, и не
земным,
Но чем-то, все-таки,
чудесным,
Но чем-то, все-таки,
иным,
Чего и мне знакома пряность.
Что до анапеста —
Бог с ним!-
Смотри, как падает,
покамест,
Ведро
в гремучий лаз колодца.
Луне —
дробиться и колоться
На тысячу осколков там...
Но вот,
вращая с ржавым клекотом
Тугую ручку барабана,
Ведро я вытащу едва —
(Чешуйчатая юркая плотва
Ведро заполнила до края)
Луны,
стянувшейся как рана,
Вновь будет плавиться слюда.
Но рано...
...ва,
...ова,
слова...
ТЕТИВА
Как цепко держит мир!
Как краски тяжелы,
И звуки тяжелы, и дух оцепененья.
Оставлен тир,
И в луке нет стрелы,
Лишь тетива дрожит до иступленья.
ПЛАТОНИЧЕСКОЕ
Спи, клубничка, белошвея,
Ласковый сурок,
Повяжу тебе на шею
Шелковый платок,
Затяну его так нежно —
Даже не вздохнешь,
И из этой тьмы кромешной
Наконец уйдешь.
Чем страдать в подлунном мире
От плохих людей,
Лучше духом быть в эфире
Средь простых идей.
НА САМОМ ВОЛНУЮЩЕМ МЕСТЕ
Попробовать в памяти восстановить
Бесспорную правду былого,
Попробовать линии соединить,
Всё снова прожить слово в слово...
Пройти все сначала... Но разве дано
Прожившему малую долю
Увидеть всю жизнь свою, словно в кино,
Не корчась от судорог боли?
Бесстрастным свидетелем быть своему
Рожденью и грехопаденью,
Мучительным коликам жизни, всему,
Что было моим появленьем?
Распутать клубок, именуемый «Я» —
Вот, разве, гадать по созвездьям...
Но кончится лента, оборванная
На самом волнующем месте.
...Но дело не в этом, я вовсе не жду
Пророчеств о жизни грядущей —
Я чувствую острую злую нужду
В себе, как живущий — в живущем.
ОСТОРОЖНОСТЬ
Осторожность нужна зверю, чтобы выжить.
В Заполярьи волки воют на луну,
потому что — ночь.
По склону вода — стекает, а из скважин — брызжет,
Потому что невмочь.
Материя жизни засасывается внутрь по капле
где-то в районе пупка,
Однако выходит обратно через ту же калитку,
И тогда — это уже не ручей, и даже не река,
А легкое дуновение —
у воздушного шарика развязали нитку.
ПАРКА
Кто пишет пастой, кто — чернилами,
Кто водит тушью по листу,
Есть даже те, что пишут вилами,
А эта — пальцем по лицу.
РЕПЛИКА
А. Ф.
Истинный смысл — ускользающий.
Смысл костенеющий легко упадает в ложь.
Истинный смысл — полуявленный.
Явленный — забывает, что вышел из кож.
Истинный смысл — вымысел непререкаемый,
Мысль, сверкнувшая никуда,
Ненастаивающий, прерывающийся, —
Искрящаяся на солнце морская вода.
Замысел — флуктуация в вакууме.
Помыслы — помеси длящихся высверков,
В плотном стекле памяти-пустоты — застывшие завихрения,
Разбегающиеся трещинки от одиночных выстрелов.
Надо всасывать, как воронка,
собирать и накапливать,
Время — часы песочные, —
пусть откладывает за слоем слой,
Чтобы, когда переворачивают,
было чему сыпаться и одаривать
— выстоять.
Песок, претворенный деревом,
осыпавшийся листвой.
ИЗ БЕСПРОСВЕТА?
Шамиль Абряров — дитя постмодернистской эпохи: из «складок» и «щелей» перемешивающегося чресполосного бытия окликают друг друга в его стихах и переглядываются предшественники, — культурные знаки опознаются в текучем тумане беззначья-беззвучья.
Пастернак:
Ах, откровенно петь и плакать...
Надсон:
Время кончилось
и длится только звук последней ноты...
Блок:
Лети, степная кобылица...
Окуджава:
Там играет какой-то оркестрик
Без начала и без перспектив.
Он стоит в неопознанном месте
И все тот же играет мотив...
Межиров:
Ручьями музыка текла,
Фонтаном музыка сверкала,
Когда с плакатного стекла
Их Эвридика призывала...
Бродский:
Узел себя,
затягиваемый все туже
Отскакивающим взглядом,
уставшим скользить вдоль...
Сама эта склонность, сама готовность опереться на культурные символы, что-то говорит о составе души Абрярова и, я думаю, о судьбе его поколения, которое застало жизнь на стадии немого застоя, переходящего в громогласный
распад, причем смысл происходящего сокрыт за пляской бликов и отсветов, за мельканием разлетающихся осколков — культурных символов, потерявших строй.
Первая черта этого поэтического мира — размытость контуров. Сон как точка отсчета и единица измерения. Мир туманно-мглист, словно погружен в воду. Деревья похожи на водоросли. В скольжении контуров и пятен связи разорваны, концы опущены, причины не прощупываются. Можно ощутить узор платка, вырез губ, отзвук какой-то мелодии, — но это звуки ниоткуда и узоры непонятно чего. Это жизнь, которая произошла с кем-то другим. Иногда тени напоминают героев книги или, скорее, кинофильма. «Давай сыграем в ту войну, где мы с тобою не бывали, давай поверим в то кино, где нас с тобой не убивали.» Иногда кино оборачивается чем-то детски-сказочным, мультяшно-чуковским. «Вагон идет в депо, в депо, в депо идет машина, а я-то думал — в Лимпопо или
хотя бы мимо». Но дело не в том, какие видения удваивают и вытесняют жизнь,
дело — в самом эффекте вытеснения, удвоения, двоения.
Человек видит, как «он же сам» возвращается к себе то пи из тумана, то ли из Зазеркалья. Как он, «пронося свое тело сквозь строй несомненно живущих», — самим этим словом: «несомненно», — выдает тайное сомненье. Жизнь
малоощутима, значения слов и вещей смутны, имя может открыться случайно, значения всплывут врасплох и будут, в сущности, навязаны, слова окажутся забыты, а если воспомнены, то опять забыты. Потому что все значения — мнимы.
Ключевое слово Абрярова — «будто». «Как будто». «Это на стекле — как будто я…» Все сдвоено: «Дважды я — это Бог, дважды ты — это Ты», — в двоении неясно, где реальность, а где псевдореальность, морок, сон.
Сам импульс двоения — попытка вырваться, выскользнуть в иное измерение.
Отсюда лейтмотив, наверное, наиболее значимый у Абрярова, — ПРОСВЕТ. Вариации просвета: дырка, щель, скважина. Дырочки глаз. Невидимое решето, сквозь дыры которого падает снег. Невидимая воронка, сквозь которую
что-то утекает, убегает: время? смысл? память? Луна — стягивается, как рана. Память — стягивается, как запёкшиеся края шрама. Хочется пройти сквозь эти края, слои, струпья, снять кожу, увидеть под ней «что-то». Но «едва сдираешь оболочку, присмотришься — под ней еще…» Оболочка под оболочкой…
Яркое, нездешнее, зеленеющее древними отсветами имя: «Шамиль» — требует поэта к историческим экскурсам:
Какая дикая восточность
Вскипает у меня в крови?
Обычно такого рода видения лечат душу, ее спасает «полукрещенный землепашец», или «сафьянодел»… Не найдя прочности в собственной судьбе, «потерянные поколения» опираются на незыблемость исторически совершившегося, будь то «славянщина» или, напротив, «татарщина», средневековый тысячелетний европейский строй или тысячелетняя же степная вольница, засушенная ветка Палестины или замороженные цветы Севера.
Но Абряров не получает от своего предка искомой духовной прочности:
Коней монголы мыли в Каме -
Она не прекращала течь…
В тысячелетней старине проступает та же горькая невозможность, неотвратимость фатума, которая в сущности, кроется за всеми туманами и миражами современного существования: то, что Кама не прекращала течь, — куда важнее того, входил ли кто в эту реку, и сколько раз. Тут улавливается если не спор, то упрямая непроницаемость по отношению к гераклитовой идее о невозможности дважды войти в одну и ту же реку: сколько ни входи, а река времени течет себе, не меняясь, — ты в ней тонешь беззвучно и беззначно.
Или уж тут, скорее, другое ощущение: ищешь потайную дверь (выход, просвет), наконец, находишь и… там опять стена, и что-то нарисовано. Тут уже не Гераклит из реки выбредает, тут Алексей Толстой выглядывает из-за волшеб-ной двери. Как это понимать? Иллюзия проступает из-под иллюзии? Благостный финал волшебной сказки оборачивается декоративностью и обманом: вожделенная цель… нарисована. Применительно к классику социалистического реализма, соблазнившего несколько советских поколений золотым ключиком, — этот апофеоз деланности можно истолковать либо как неумение мастера сочинить для сказки достойный финал, либо, напротив, как изощрение того же мастера, тонко компрометирующего в финале оптимистическую иллюзию. Но Шамиль Абряров — человек совершенно другой эпохи, и у него в мотиве «рисованного задника», или «мнимого просветления» открывается совершенно другой смысл: отчаяние ребенка, не желающего просыпаться:
Все, что было, было не с нами,
А с кем-то третьим.
Мы уже захлебнулись снами.
Теперь мы бредим.
Ах, как бы я хотел поверить.
Что это - в самом деле бред, -
Тогда еще есть надежда,
Что в конце туннеля будет свет…
Ценители стиха должны простить поэту падение напряжения к концу восьмистишия и появление такого штампа, как «свет в конце туннеля», но люди, которые захотят расслышать голос поколения, обретшего себя на развалинах,
его поймут.
Найдет ли «просвет» очередное «потерянное поколение»? Найдет, надо думать. Если они явились «ниоткуда», то оттуда же (то есть «ниоткуда» — из бездонного «Я») явятся и силы, которыми они должны будут овладеть.
Не они первые, не они и последние.
Молчи. Они тебя воруют.
Любое слово, жест, движенье
Запомнят и найдут значенье.
Молчи. Они тебя крадут…
Любимая — видение, сон, сцепление скользящих жестов, пролетающая бабочка. Поймаешь — умрет. И все-таки не умирает, летит, держится — в пустоте воздуха, в небытие.
Я не знаю, откуда берут силу и веру идущие за нами и видящие нашу боль. Но я вижу их силу и верю в их веру.
ЛЕВ АННИНСКИЙ
Все
ОН ВО СНЕ…
Он во сне репетирует жизнь,
У него все готово к тому,
Чтоб сыграть эту роль, сделав шаг из-за пыльных кулис,
Эту роль, что была предназначена только ему.
Он стреляет во сне по врагу,
Он стреляет — никто не убит,
Он бежит, он плывет, его ловят и, вот, набегу
Он меняет сценарий погони и снова бежит.
Наяву он уже не бежит,
Наяву ему двигаться лень…
И везде ощущая себя неуместно чужим,
Наяву он ждет когда кончится день.
Он во сне видит рост травы,
Он во сне слышит музыку сфер…
И момент пробужденья — всегда как нелепый обрыв.
Разлепляя глаза, он видит закрытую дверь.
Наяву — он такой же, как я.
Наяву — он такой же, как ты.
Иногда ему кажется: сны так похожи на явь,
И тогда наяву он наводит мосты.
Он во сне репетирует жизнь,
Он готов — нужно только посметь
Отворить эту дверь, сделав шаг из-за пыльных кулис,
И уже не проснуться, во сне репетируя смерть.
РЕБЯТА, СПОКОЙНО!
Каждый вечер выходит из дома больной, зачумлнёный прохожий,
Как увечный бредёт по асфальту, на тёмную птицу похожий,
Обнимая пустыми руками прохладный, уступчивый воздух,
Зажимая в горячих ладонях еще не прибитые гвозди.
Ребята, спокойно! Ребята, спокойно! Я делаю музыку…
Он играет в шальную игру — победителя ждут на перроне.
Набирает очки по утру, по ночам онемев от погони.
Головой упирается в небо, сверяясь с землёю наощупь,
Будто стрелки искал на часах, а попал на базарную площадь.
Ребята, спокойно! Ребята, спокойно! Я делаю музыку…
Что-то ищет, подпасок, беглец, убегая от собственной тени.
Чьих-то участей замкнутый круг, дальних рук огневое сплетенье.
Лихорадочно мнёт материал — расползается ткань на кусочки.
Вот и всё.
Что ещё рассказать?
Где поставить коварную точку?
Ребята, спокойно! Ребята, спокойно! Я делаю музыку…
СНОВА ТЫ…
Снова ты пришел сюда,
У тебя печальный вид.
Снова речи — как вода,
Слова — как волны о гранит.
Снова сгорблен и сутул,
Грустный взгляд из-подо лба.
Закурил, присел на стул,
Разговор не с потолка.
О друзьях и о былом,
О погоде и судьбе,
Все как-будто об ином,
Хотя все время о себе.
Взял гитару, песню спел.
Песня непонятная.
Только что-то ты задел,
И бубню невнятно я.
Будешь чай холодный пить,
Может, вспомнишь анекдот,
Соберешься уходить -
Натянешь на плечи пальто.
Руку дашь, посмотришь вбок,
Улыбнешься невзначай, -
Так с иконы древний бог
Глядит, как вечная печаль.
Что ж, прощай, неси свой крест,
Может быть и мы поймем,
Только где-нибудь не здесь,
Что говорили об одном.
БАР
Все это называется
Забавным словом «бар»
Над ухом надрывается
Настойчивый комар
Ты пьешь коктейль сквозь трубочку
И сквозь меня глядишь
В пластмассовую дудочку
Ты песенку дудишь
Невидимую песенку
Без музыки и слов
Из мира околесицы
Молчания и снов
Я выгляжу скептическим
Доверчивым юнцом
С почти автоматически-
Мимическим лицом
Кажусь себе потеряной
Просверленной душой
Ты выглядишь уверенной
Спокойной и большой…
Ты так устало выглядишь
На бешенном скаку
Печально шею вытянешь
И ляжешь на снегу
Круглятся ноздри сбивчиво
Студеная вода
Ах кони неуживчивы
Горячая слюда
Когда-нибудь навытяжку
В подтаявшем снегу…
Я знаю что не выдержу
Я знаю убегу
ВЫКРАСИТЬ БЕЛЫЙ ФЛАГ
В каждом из вас я жду встречи с тем от чего у меня опустятся руки
В каждом жесте я вижу знак и мне невозможно унять дрожи
И ты не врач и я не больной но меня одолели чужие звуки
Которые так легко проникают сквозь тонкий слой прозрачной кожи
Я никогда не делил людей на слепых и бездомных на сильных и слабых
Но я так долго был с теми кто бьет и я устал быть с теми кто плачет
Я слеп потому что мне страшно смотреть на то что здесь происходит с каждым
Я в силах сносить бездомность в себе но как быть с той что хочет иначе
Я читал о том как сходил с ума Александр Блок
Но мы безусловно останемя живы
Потому что никто из нас никогда бы не смог
Неотрывно смотреть на танец безрукого Шивы
Легко стать лукавым мы знаем так много что впору взобраться на пьедесталы
Все бесконечно подвержено смеху Спас-на-Крови Покоритель-на-Желчи
В каждом жив его маленький фюрер пока еще есть неподвластные дали
И я болен тем же чем болен век но разве от этого легче
Меня поджимает время со всех сторон
Меня вынуждает сделать решительный шаг
Меня заставляет занять оборону среди оборон
Время выкрасить белый флаг
Можно стать удивительно гибким во всем что касается чувства и меры
Можно ловить ускользающий ветер и пить придорожную воду с ладоней
Можно отдаться тому что влечет сделав индуктор символом веры
Но я не вижу вокруг ничего что обладает бесспорностью дома
Время выкрасить белый флаг…
ЕГЕРЯ
Печальна ваша участь… Егеря
Трубят в рожок сигналя о конце
Убили какаду и снегиря
Вас ждет жена со скалкой на крыльце
Кровавый гон и пена с губ коня
Хочу плевать в окошко из вагона
В разверзшуюся даль большого гона
Где нет ни звука ни клочка огня
Скакать по доскам древней мостовой
Не менее достойное занятье
Отвинченной вращая головой
А туловище тоже без понятья
У нас дожди у вас наверно? пьют
У нас еще о чем-то-там бормочут
У вас молчат и белой ниткой шьют
У нас блюдут у вас уже хохочут
Ах время я хотела бы понять
Куда же ты деваешься когда я
Сижу и жду пытаясь разгадать
О чем стучат колеса у трамвая
МУЗЫКАНТЫ
Музыканты в сырых помещеньях
Сочиняют немыслимый текст
Это регги и рок и осколки целебного блюза
И юноша с бледным лицом
Выражает серьезный протест
Легко избавляясь от столь надоевшего груза
Человеки в кожаных пиджаках
Вытащат их на свет
Сейчас очень нужно именно этого кайфу
И плешивые мальчики выпроставшись
Из-под бремени прожитых лет
Тоже хотят приобщиться к новому лайфу
И девочки те что раньше
Слушали музыку сфер
Убегая из пансионов расплетут надоевшие косы
И устав от прекрасных видений
Они срочно всплывают наверх…
Что до тех кто остался месить нездешние росы
То
Кому-то из них приятно считать
Себя сотрудником тех
Кто всегда среди нас но невидим обычному глазу
И каждый из них стоит на ступеньке
Длинной лестницы вверх
И хочет любить все человечество сразу
Коммунитарии ждут войны
Маргинальные ждут детей
Успешные движут науку и производство
Поэты видят виденья
Аутсайдеры видят блядей
Умные тайно лелеют свое превосходство
Музыканты в сырых помещеньях
Сочиняют немыслимый текст
Это регги и рок и осколки целебного блюза
Одряхлевшие старцы свинья за свиньей
Карабкаются на насест
Не в силах пресечь звук долгожданного фуза.
ПОКЕР
Вы играете в покер
А я люблю преферанс
Я привык открывать свои карты
Надеясь на шанс
Но с недавних пор я не чувствую вкуса к игре
Когда тот с кем я говорю набирает карэ
Он участвливо смотрит в лицо
Или прячет глаза
Предлагая еще один раз
Я ни против ни за
Я опять открываю карты внутри все горит
Он косится на прикуп надеясь на стрит
Это покер Это покер
Ах как он мерзавец смел
Он опять повышает ставку
Но бледен как мел
(В этой песенке про покер мало проку срочно нужен припев)
Я готов ему поверить но это так похоже на блеф
Блеф Блеф Блеф
Это покер Это покер…
Покер на ласку на дружбу
В лицо за глаза
Покер с самим собою
А это шиза
Покер за чаем в постели для сильных мужчин
Покер всю жизнь Покер веских причин
ТРАКТОР (ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ДОСТИГАТЬ)
В жизни
Можно многого достигнуть
Можно храм себе воздвигнуть
Если хочешь достигать
Можно
Завоевыванье далей
Рассчитать во всех деталях
Чтоб игру не проиграть
Чтобы быстро не сломаться
Нужно духом укрепляться
Выбирать для подражанья лучший образец
Чтоб из всяких затруднений
Выходить без осложнений
Нужно быть холодным как резец
Нужно
Не любить до помраченья
Не болеть столоверченьем
Не впускать чужую речь
Лучший
Лучший символ это трактор
А не ядерный реактор
И не доменная печь
Чтоб не выйти за пределы
Нужно верить чувству меры
Чтобы не попасть на подтаявший лед
Нужно быть всегда на страже
Даже пьяным спящим даже
Каждый шаг как выстрел вперед
Нужно
Никому не доверяться
И в себе не ковыряться
Чтоб не выскочить за борт
Можно
Предаваться увлеченьям
Как приятным отвлеченьям
От волнений и забот
Самому себе кумиром
Будешь властвовать над миром
В тихой радости от того что достиг
Иногда отдавшись чувствам
Вспоминать с приятной грустью
Дни мятежной молодости.
ТЫ ХОЛОДНА
Ты холодна, как рыба об лед.*
Как мне помочь твоей беде?
Я не могу обращать воду в мед,
Я не умею ходить по воде.
Муж твой был счастлив, а ты холодна.
Что тебе грезилось в комнатных снах?
Только тебе не добраться до дна -
Дно расположено глубже, чем страх.
Ты полагала пойти до конца
С тем, кто, быть может, за этим придет…
Это томленье не знает лица -
Слишком расчетлив и пресен твой лед.
Поздно. Я вижу тебя в темноте.
Смолк, неудачно начавший сверчок.
Выжженый чайник забыт на плите.
Есть инструмент, но потерян смычок.
* вариант: Ты будто заживо вмерзшая в лед.
ВОТ НАКОНЕЦ ЗИМА
Вот наконец зима, ах черт,
Ее я ждал почти как чуда,
И даже вечная простуда
Ее сиянью нипочем.
Зима… Ах, как я не любил
Укутыванье, раздеванье,
Поспешное перебеганье
Из дома в дом, из тыла в тыл,
Соленый иней на усах,
Эквилибристику в сугробах
И тусклый желтый свет во гробах -
Многоячейных корпусах.
Но вот сегодня выпал снег,
Пусть самый первый и непрочный, -
И я дышу, как непорочный
Зверь, вновь родившийся на свет.
Я — зренье лопнувших глазниц.
Я — вдох морозной влаги света.
Я — гулкой тишины свидетель.
Я — голос, падающих ниц.
О, как мы склонны видеть знак
В капризе ветренной природы,
И соответствие погоды
Ладам души принять как факт.
Как долгожданный консонанс
Среди музЫки атональной…
И очистительно-печальный
Холодный…
Белый…
Звук для глаз…
ВСЕ РАВНО
Все равно забываться опять бесконечными снами
Все равно просыпаться утром и все сначала
Все равно пить ли воду холодную воду из крана
Или пить из стакана остатки спитого чая
Все равно говорить или петь на обочине жизни
Пронося свое тело сквозь строй несомненно живущих
И вести свою партию в хоре на собственной тризне
Наблюдая сквозь дырочки глаз говорящих и пьющих
Когда выбит из лунки приходится долго катиться
Биться лбом о борта попадая в чужие объятья
В этой сутолоке ни за что нельзя поручиться
Будешь петь ей осанну или сквозь зубы проклятья
Оглядеться по сторонам означает смиренье
Что еще не отравлено чем еще не поступиться
Просто свежей воды до озноба головокруженья
Закрывая глаза забывая слова напиться
ЛИФТ
Он вздрагивал от шума лифта, как в погасшем лесу — звери.
Были стены тонкими, и постель влажной от пота.
Это она едет, — он думал, — вот сейчас откроются двери,
И раздастся звонок.
А просто — утро, —
Людям пора на работу.
ДЛЯ ТОГО ЧТОБ СКАЗАТЬ ТЕБЕ
Я звоню
Лишь для того, чтоб сказать тебе, что
Я люблю,
И ты молчишь, а я не жду ответа.
Я пою
Лишь для того, чтоб сказать тебе, что
Я люблю —
Что может быть проще, чем это…
Теперь зима, и хмельной январь
Раскинул снеги и ждет улова.
Зима обновила мой ручной словарь —
В нем осталось только одно слово.
Но мы летим по разным орбитам
Со скоростью ноль.
Когда ты сбиваешься с круга,
Я чувствую боль,
И я могу хранить только то, что — во мне,
Мне неизвестен пароль.
И вот мы слышим одну ноту,
Но ты — диез,
Я — бемоль.
Я пишу
Длинные письма и кладу их в ящик.
Я иду
По теплой нити, по горячему следу.
Я дышу,
И мне не нужно знать о том, что будет дальше.
Я хочу
Рассказать тебе о холодном небе.
Оно висит над нами, как стеклянный купол,
Как огромный шар из хрустальных сфер,
Иногда мы слышим чужие звуки,
И тогда подымаем глаза наверх.
Но я стою все на том же месте,
И голос мой слаб.
И ты не слышишь, и это нормально
Для мира стекла.
Все так и было — никто не стрелял
В моего посла.
Он вернулся ни с чем, только дыры…
Мне не хватает заплат.
В СЕТИ
Сейчас меня начнет трясти,
В кармане комкаю платок,
Я слышу голос, я — в сети,
Она уже включила ток,
Меня уже трясет, трясет,
Держи меня, держи, держи,
Вот подхватило и несет,
Попробуй что-нибудь скажи,
Любую чушь, но чтоб она
Не поняла, не поняла,
Что это всё война, война,
Что из стекла мы, из стекла.
ПИСЬМО
У меня течет потолок,
И нечего жрать хоть тресни,
Я пришел бы к тебе и был сыт
Запахом твоих волос.
Это был бы лучший эпиграф
К еще не написанной песне,
А пока это слишком похоже
На эпилог.
Знаешь,
Я иногда
Кажусь себе автоматом,
Как те мальчики,
Танцующие брэйк, —
В меня опускают пятак,
И я поливаю матом,
Меня, например, толкают,
И я ускоряю бег.
Сегодня день какой-то идиотский,
Впрочем —
Как и все остальные.
Я навряд ли схожу с ума —
Слишком пока еще крепок,
В моей грудной клетке
Прутья, наверно, стальные —
Не бывает в мире
Прочнее клеток.
К тому же я —
Неизжитый романтик, —
Даже в таком рваном тексте
Рифмую
Напропалую, —
Кто-то сумел во мне
Отвинтить рифмовальный крантик,
Вот я и балую.
Но вот, что хочу понять —
Как светлоглазые мальчики
С годами превращаются
В унылых мизантропов,
Какие потаенные
Подвалы и подвальчики
Ведут в них свою
Разрушительную работу?
Конечно,
Это я — не о нас, но
Надо же было чем-то
Закончить письмо.
МЕЛЬНИЦА
Где память туманами стелется,
Где тропы покрыла трава,
Стоит одинокая мельница,
И тихо скрипят жернова.
Там мельник седой в одиночестве
Живет с незапамятных пор,
И на небе звезды полночные
Ведут с ним немой разговор.
Там сосны с лохматыми кронами,
Полощут лицо в облаках,
За сонными горными склонами —
Олени на белых лугах.
И мельник как вечное таинство
Седое молчанье хранит,
Он тихо в усы улыбается
И трубкою молча дымит…
Всё крутятся лопасти мельницы,
Скрипят жернова ветряка,
Когда-нибудь всё перемелется,
Когда-нибудь будет мука.
УЛАВЛИВАТЕЛЬ СДВИГА
Все так же июль безвоздушен,
И буден стеклянная вата
Тесна, как дыханье в подушку,
Горячечной простынью смята.
И праздники тех не лечили,
Бегущих по полю подранков —
У праздников та же личина,
Лишь вывернута наизнанку.
О, ты, улавливатель сдвига,
Превозмоги оцепененье,
Не позволяй неуловимость
Признать за прочность пораженья.
У каждого есть провожатый,
Прислушайся, чтобы поверить,
Но каждый, как к стенке прижатый,
Беззвучно считает потери.
И боги — в разладе и смуте,
И демоны — в бешеной пляске,
И люди — как будто не люди,
И лица — буддистские маски.
О, ты, завязыватель связей,
Не оставляй свои старанья!
Я верю в чуткость твоих пальцев
И неизменность ожиданья.
ЮНЫЕ НАТУРАЛИСТЫ
Все юные натуралисты
Давно потеряли невинность, —
Они убивают живое
В безумной надежде понять,
Чего там куда вытекает.
Чудесная тайна творенья
Для них — что консервная банка,
Которую нужно открыть.
Все юные натуралисты
Уродливы и неказисты.
Они потрошат насекомых
Безжалостной детской рукой.
Продукты тоталитаризма
Кровавым невидимым фронтом
Под маской невинных юннатов
Идут, истребляя зверье.
Тайком, по подвалам и клубам,
Глумятся над нашей природой,
Жестоко калечат лягушек,
Не дрогнув, терзают мышей,
Суют в них свои электроды,
Химической гадостью травят,
И тварь бессловесная гибнет
В неравном кровавом бою.
Доколе же это терпеть нам?
Когда это все прекратится?
Неужто мы столь мягкотелы,
Что должный отпор не дадим?
Долой вивисекторов гнусных!
Долой палачей и садистов!
Да здравствует наша природа
И вкусный и сочный бифштекс!
(Впервые в журнале «Огонек» № 26 1991)
ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ
Зачем ты давишь таракашек?
Они прекрасны и чисты.
Их бег красив, их вид бесстрашен, —
Почто их убиваешь ты?
Они, судьбой своей влекомы,
Случайно забрели в твой дом…
Не плющи бедных насекомых
Своим пупырчатым перстом.
Они, испытывая голод,
Взыскуют пищи на плите,
А ты, в руке сжимая молот,
Уж стережешь их в темноте.
Коварный план взлелея в думах,
На кухне свет включаешь вдруг
И все крошишь в слепом безумьи…
О, как не прав ты, милый друг!
Они резвы, жуликоваты,
Изящный панцирь их блестящ…
О, как мне горестно, когда ты
Им переламываешь хрящ!
К чешуекрылым, шестиногим,
Жужжащим, скачущим прошу,
Не будь отсель таким жестоким,
Не то тебя я укушу.
ЖЕСТОКИЙ РОМАНС
Со мной это было. Так было уже, и не раз,
Ах, женщины, женщины, как вы быстры на расправу,
Слепое доверье, сиянье восторженных глаз
Вам столь же легки, как в стаканчик подсыпать отраву.
Мечты я коварство… Вот кто-то опять виноват,
Что в ваших расчетах спел как-бы фальшивую ноту,
Оставшись собой при своих при ста тысячах ватт,
Двумя проводами включенных в кипящую воду.
Желанье владеть так понятно, так трогательно —
Не этим, так тем, не вполне, так хотя бы отчасти.
Возьмите, владейте, крутите, подергайте, но
Используйте душу в нелегком строительстве счастья.
Природа сильна, и она в вас вовеки жива —
Будь благословенен мотив продолжения рода —
Но я в этой песне всегда забываю слова,
Другие мелодии мне напевает природа.
Со мной это было, так было уже, и не раз,
Ах, женщины, женщины, как вы быстры на расправу,
И вот я пою свой нелепый жестокий романс,
А где-то она в темноте уже сыплет отраву.
СОВЕТСКИЙ КОЛЫБЕЛЬНЫЙ БЛЮЗ
В стране Советов, планов, битв за урожай,
Крутых свершений, трудовых побед
Что хочешь делай — хочешь жни, а хошь рожай.
Спи, мой малыш, вот мой тебе совет.
Спят ЖСК, РЭУ, Минпросы и Минводы,
Спят мартены, домны и мосты,
Спят ощущая неусыпную заботу
Слуг народа. Спи, малыш, и ты.
Стоять на страже мирной вахты на посту
За идеалы дедов и отцов…
Я достаю из всех штанин свой паспарту
И гордо рею с ним в рядах борцов.
Но недалек тот час, когда над всей землей
Зажгутся зори ленинских идей,
Серпом и молотом, мотыгой и граблей
Построим счастье мы для всех людей.
Расти малыш, достойной сменой будешь нам,
Крепи стальную мощь своей страны.
Пусть видят наши дети всем назло врагам
Под мирным небом правильные сны.
Я ПИШУ
Я пишу свои бумаги,
Как историю болезни,
Расставляю эти знаки
Для кого — мне неизвестно.
Я пишу — не видно проку,
Я вишу над этой бездной,
Пробираюсь понемногу,
Но куда — мне неизвестно.
Я пишу, и нет ответа
Мне в огромной поднебесной.
Я хотел бы выйти к свету,
Но к какому — неизвестно.
Я когда-то жаждал славы,
Но, как видно, был нетрезвым.
Я пишу одни заглавья —
Продолженья неизвестны.
И давно пора умолкнуть —
Это было бы уместней.
Жизнь не терпит суесловья —
Это всем давно известно,
Но во мне все кто-то пишет,
Даже там, где бесполезно,
Непонятно, чем он дышит,
Где родился, неизвестно.
И когда, казалось, умер,
На пустом, казалось, месте,
Появляется, как зуммер —
Как он выжил — неизвестно.
Ничего вокруг не слышит,
Никакой не видит вести,
Все покуда пишет, пишет,
Чем он кончит — неизвестно.
ГЕРАКЛИТОВА РЕКА
1.
Есть счастье на земле, и есть покой и воля.
Вот только мы всегда немного не в себе.
Есть промысел над нами, и, положим, доля
У каждого своя. Но речь не о судьбе, —
Судьба — как поцелуй — посредственное зелье:
Назавтра стать другим, а так — рыдать и ныть:
На том лугу трава конечно зеленее:
Река и Гераклит — попробуй переплыть.
2.
Привет махатмам, пьяницам, лгунам и стервам.
Я тоже выпить не дурак и стерв люблю —
Рассудок пьет вино, а стервы бьют по нервам,
Но, как сказал поэт, не плавать кораблю.
3.
Уйдем из казино под утро, словно воры.
Котенок выскочил откуда ни возьмись:
Красавица, очнись! Открой стальные взоры!
Авроры слышен залп — пора вставать, проснись!
Котенка очень жаль, пусти его погреться.
Зверей легко любить — вот блюдце молока:
Есть счастье на земле и воля. И сквозь сердце
Течет неслышно гераклитова река.
